Что сделать чтобы зелёные помидоры покраснели?
Всё очень просто, если их конечно не схватила фитофтора. Обычно это происходит в августе, когда возникает изобилие росы, помидоры начинают чернеть, тогда уже ничего не сделаешь, только выбрасывать, а иначе больные помидоры зарязат хорошие, и урожай насмарку. Как только все хорошие отобраны, берём картонную коробку либо деревянный ящик, т.к. помидоркам, какой никакой, но воздух нужен, пластик всё же не то, на дно кладём газету, укладываем в ряд помидоры, накрываем газетой, снова укладываем, также закрываем газетой, и т.д. пока помидоры не закончатся. Сверху тоже всё укрываем газетой и закрываем коробку, ставим в тёмное место: под кровать, шкаф, в подходящее для вас место, короче. Дня 2-3 не открываем, после надо будет посмотреть какие покраснели, а какие нет, т.е. перебрать. Красноватые перекладываем наверх, зелёные вниз. Сначала результат будет не особо заметен, а потом пойдёт как по маслу, только и успевай перебирать.
Рекомендуют в начале августа снимать крупные помидорины с куста и побуревшие плоды. август это время выпадения первой холодной росы ночью, из-за чего томаты может поразить фитофтора и половина урожая пропадет просто так. Поэтому снимаем зеленый и побуревшие плоды и определяем, на какой срок мы их складируем. Если помидоры держать на свету, то они покраснеют раньше, чем в темноте. Однако помидоры, хранящиеся в темноте созревают равномерно. Мы закручивали каждую помидорку в газетный лист, складывали в посылочный ящик и убирали в кладовку. Через некоторое время помидорчик становился красного цвета. Если помидоры лежат долго, то лучше провести проверку, вытащить более красные и оставить созревать на солнце, а зеленые отправить еще раз в темное место.
Всё очень просто, если их конечно не схватила фитофтора. Обычно это происходит в августе, когда возникает изобилие росы, помидоры начинают чернеть, тогда уже ничего не сделаешь, только выбрасывать, а иначе больные помидоры зарязат хорошие, и урожай насмарку. Как только все хорошие отобраны, берём картонную коробку либо деревянный ящик, т.к. помидоркам, какой никакой, но воздух нужен, пластик всё же не то, на дно кладём газету, укладываем в ряд помидоры, накрываем газетой, снова укладываем, также закрываем газетой, и т.д. пока помидоры не закончатся. Сверху тоже всё укрываем газетой и закрываем коробку, ставим в тёмное место: под кровать, шкаф, в подходящее для вас место, короче. Дня 2-3 не открываем, после надо будет посмотреть какие покраснели, а какие нет, т.е. перебрать. Красноватые перекладываем наверх, зелёные вниз. Сначала результат будет не особо заметен, а потом пойдёт как по маслу, только и успевай перебирать.
Если Перуц Не Покраснели И Их Уже Сняли
Здесь выложена бесплатная электронная книга Парикмахер Тюрлюпэн автора, которого зовут Перуц Лео. В библиотеке АКТИВНО БЕЗ ТВ вы можете скачать бесплатно книгу Парикмахер Тюрлюпэн в форматах RTF, TXT, FB2 и EPUB или же читать онлайн книгу Перуц Лео — Парикмахер Тюрлюпэн без регистраци и без СМС.
Размер архива с книгой Парикмахер Тюрлюпэн = 84.7 KB
Перуц Лео
Парикмахер Тюрлюпэн
Лео Перуц
ПАРИКМАХЕР ТЮРЛЮПЭН
Перевод с немецкого И.Б.Мандельштама
Глава I
В протоколах заседаний королевского парижского апелляционного суда от ноября месяца 1642 года, по делу бывшего писца Мишеля Бабо, обвинявшегося в лжесвидетельстве и самоуправстве, упоминается об одном странном инциденте. Обвиняемый, выслушав приговор, осуждавший его на одиннадцать лет галер и уплату денежной пени в шестьсот ливров, разразился громким хохотом и, обратившись к своим судьям, насмешливо сказал, что до Марселя путь далек и что, с разрешения господ судей, он еще собирается до этой поездки принять участие в большой игре в волан, на которую пригласил всех своих друзей господин де Сен-Шерон.
Из протоколов суда не видно, как отнеслись к этому замечанию судьи, заседатели и писцы. Возможно, что они только с изумлением покачали головами, однако, надо полагать, что угроза, скрывавшаяся в словах осужденного, была прекрасно понята большинством присутствующих, ибо в ту пору Париж был полон неопределенных слухов. Из дома в дом, из уст в уста передавалась молва о том, что надвигаются какие-то крупные события. Большая игра в волан — это таинственное выражение слышалось часто, и каждый пытался его по своему объяснить. Толком никто не знал того, что готовилось. Однако о времени, когда событие должно было разразиться, все были, по-видимому, осведомлены. Составленный в плохих стихах памфлет против графа де Гиза, за подписью «Болтун Этьен», ходивший по рукам в первых числах ноября и начинавшийся словами: «Конец вам, граф де Гиз, вы этому поверьте»,указывал на 11 ноября, день святого Мартина, как на день игры в волан («Веселая картина потешит парижан: день св. Мартина мы справим игрою в волан»), но ничего нового этим не говорил парижанам, ибо еще двумя неделями раньше некто Пьер Ламэн, взыскивавший в различных частях города недоимки для своего господина, откупщика подомовых сборов, писал в своем докладе (Archives nationaux1, E XIX а 134), что люди, «словно сговорившись», все до одного заявляли: денег у них нет, но в день св. Мартина они сами придут к его господину и сведут с ним все счеты, пусть он в этом будет уверен.
День св. Мартина 1642 года еще долго жил в памяти народа. В песнях уличных певцов, в триолетах, в печатных летучках, в ярмарочных куплетах, в импровизациях бродячих комедиантов, — словом, во всей народной литературе 17-го столетия постоянно говорится об этом дне св. Мартина, вначале с ожесточением и разочарованием, потом в тоне скорби и примирения с судьбою. Только в начале 18-го столетия выражение это приобрело характер шутливо-иронический и употреблялось в смысле «дня второго пришествия». В последний раз оно всплывает в сочинениях Дидро. Узнав о подробностях варварской казни убийцы Сонье, потрясенный и убитый Дени Дидро, которому было в ту пору двадцать пять лет, записал такие слова в свой дневник:
«Ни слова, ни звука не произнесут мои уста! Ничего не остается мне другого, как ждать и надеяться, что наступит когда-нибудь новый день св. Мартина, который до основания изменит мировой порядок».
Документы, в течение двух столетий лежавшие во мраке архивов, ныне извлечены на свет. Теперь мы знаем, что день Мартина 1642 года должен был сделаться Варфоломеевской ночью для французской знати. В этот день предполагалось перебить во Франции семнадцать тысяч человек, всех, кто только носил аристократическое имя. При этой «большой игре в волан» головы Роганов, Гизов, Эпернонов, Монбазонов, Люинов, Неверов, Шуазелей, Креси, Бельгардов, Лафорсов, Ангулемов должны были замелькать в воздухе, как воланы.
От кого исходил этот страшный план? Кто его разработал? В чьих руках сосредоточивались его нити? — Нам незачем здесь ссылаться на результаты изысканий д’Авенеля, Р. Перкинса, Д. Рока. Во Франции 1642 года был один только человек, в чьей голове могла зародиться эта мысль. То был Арман-Жан дю Плесси, кардинал, герцог де Ришелье.
* * *
Остановимся на мгновение. Присмотримся к этому человеку, к его деятельности и его эпохе.
Герцог Ришелье, которому шел в ту пору только пятьдесят седьмой год, был человеком умирающим. Ему оставалось жить только несколько недель. Целью его жизни было сломить могущество знати, вырвать из ее рук государственную власть. Ради одной этой цели обрек он себя ненависти мира. Величие Франции было его мечтою; притворство, коварство, жестокость и черствость — его средствами. И теперь, приближаясь к могиле, он видел, что угроза нависла над делом его жизни. На троне Франции — безвольный мозгляк; рядом с королем — женщина, ставшая ожесточенным врагом кардинала вследствие множества унижений, которым он ее подверг. На границах страны, во Фландрии, в Лотарингии, в Испании, притаились его старые противники: Мария де Роган, герцоги д’Эпернон и де Вандом, граф де Бопюи, маршал д’Эстре. Все они подстерегали его кончину, полагая, что их время пришло, с ним уже почти не считаясь.
В минуту отчаяния и скорби, когда непреклонная воля восставала в нем против телесной немощи, зародился, по-видимому, этот чудовищный план. Его последний и самый страшный удар направлен был против тех, кто преграждал путь его воле. Король тоже стоял у него поперек дороги. В Англии Кромвеля возникла новая государственная идея. В последние дни своей жизни Ришелье провидел в грядущем Республику Францию.
В трепете, подавленные тяжестью ответственности, кардинала Ришелье окружали немногие посвященные, будучи неспособны ни постигнуть охват его замысла, ни восстать против него.
А сам Ришелье?
В Библии, которою он пользовался в последние годы своей жизни, сохранилась его собственноручная запись:
«Я не вижу иного пути, кроме этого. К чему бы он ни пришел, к злу или благу, я готов причаститься и того и другого».
Слова эти написаны на полях 20-й главы Книги Судей, где повествуется об истреблении колена Венияминова.
* * *
Был ли осуществим план Ришелье? Или же он был нелеп? Сумасброден? Не являлся ли он анахронизмом всемирной истории?
Одною из больших загадок в эволюции человечества надо считать то обстоятельство, что революция разразилась во Франции только в 1789 году.
Франция уже в 1642 году созрела для революции. Та комбинация людей, идей и особых условий, которая вызвала крушение монархии в конце 18-го столетия, была налицо и в последний год жизни Ришелье.
Так же был тогда народ разорен продолжительной и тяжелой войной и доведен до отчаяния несправедливым распределением налогового бремени. На престоле Франции, в дни Ришелье, так же сидела представительница Габсбургского дома, Анна Австрийская, оставшаяся чуждой народу. Был и у нее свой граф Ферзен, его звали Бэкингем. И если в 1779 году Вашингтон явил французам пример героической борьбы за свободу, то в 1642 году молодежь Франции была свидетельницей борьбы Кромвеля с королем Стюартом.
Великие пропагандисты 1789 года имели предшественников полтораста лет тому назад. Бальи? — Его прообраз мы находим в том Омере Талоне, который в Парижском парламенте произнес речь, «до слез растрогавшую народ и озлобившую министров короля». Лафайет? — Обаятельный, честолюбивый, домогавшийся народной любви генерал, звался в середине 17-го столетия Людовиком II, принцем де Конде. Жирондисты? — Мы можем узнать их в том умственном движении, которое повело к Фронде при кардинале Мазарини. Филипп Эгалите? — Жалкий Гастон Орлеанский, сводный брат Людовика XIII, несомненно, перебежал бы при первом же выстреле на сторону народа. Генерал Гош? — Граф де Тюренн победоносно отстаивал бы дело революции против всех внешних врагов. Таллейран? — Его роль виртуозно сыграл бы кардинал де Ретц.
Мирабо! Кто был Мирабо 1642 года?
Мирабо 1642 года звался виконтом де Сен-Шероном.
* * *
Виконт де Сен-Шерон происходил из старинного дворянского рода провинции Дофине. В молодости он готовился к духовному званию, но вскоре снял с себя священнический сан. Когда он, в возрасте двадцати семи лет, хотел жениться на дочери трактирщика из Блуа, отец его, противившийся этому браку, испросил у короля приказ, в силу которого молодой Сен-Шерон был схвачен ночью в трактире и посажен под арест. Через несколько месяцев отец умер, и о деле виконта позабыли. Семнадцать лет спустя он вышел из Венсенской тюрьмы стариком и смертельным врагом знати и короля.
Под именем «господина Гаспара» он поступил» чтобы прокормиться, в приказчики к одному суконщику в квартале Сен-Тома дю Лувр. По вечерам, когда хозяин запирал свою лавку, он произносил речи на Гревской площади, на старых валах, на дровяных складах у берега Сены, в кабачках Сюрэна и Сент-Антуана, подстрекая народ к восстанию против сытых, против бездельников, разъезжающих в каретах, против откупщиков и их любовниц, против подкупных судей, против разжиревших на бенефициях и пенсиях придворных короля, против париков и разукрашенных перьями шляп, против всего истлевшего строя.
4 октября 1642 года, когда он, стоя на ступенях церкви Сен-Жак де-ла-Буржи, назвал короля коронованной обезьяной, его арестовал лейтенант королевской гвардии. Несколько друзей, лодочники с Сены, освободили его во время перевода арестованного в тюрьму Шателе. Спустя два дня его вызвал к себе герцог де Ришелье.
Беседа их происходила в той отдаленной зале кардинальского дворца, где десятью годами позже королева втайне принимала курьеров сосланного Мазарини. Продолжалась она почти два часа. Потом кардинал проводил своего посетителя через пустые помещения в неосвещенные коридоры к запасному подъезду, откуда можно было выйти прямо на берег Сены.
На следующий день впервые заговорили на парижских улицах об игре в волан и о дне св. Мартина. 11 ноября виконт де Сен-Шерон должен был повести толпу на дворец Лаванов, куда обычно сходились тайные враги кардинала; дворец Лаванов предстояло взять штурмом, сжечь и тем самым дать сигнал к повсеместному избиению аристократов и низвержению Французского королевства.
Вождь государства заключил союз с мятежником, чтобы подарить Франции республику.
* * *
Судьба этого не пожелала. Судьба пошла своими собственными путями. Еще раз суждено было старой, на гибель обреченной Франции восторжествовать над идеями нового времени.
Для разрушения титанических планов Ришелье судьба воспользовалась одним безумцем, по имени Тюрлюпэн.
Глава II
На улице Двенадцати Апостолов, неподалеку от цеха ножовщиков и Воловьевого рынка, находилась маленькая парикмахерская, принадлежащая вдове Жакелине Сабо. Покойный муж ее, хоть и был довольно ловок в своем ремесле, ничего не оставил ей в наследство, кроме орудий своего промысла, списка кабачков, где можно было получить бутылку вина за два су, и заботы о панихидах за упокой его души. Вначале вдова попыталась содержать себя и ребенка уличной продажею сливочных тортов, медовых пряников и тех паштетов в сахаре, которые называются «флорентийцами». Искусству этому она научилась в молодости, служа при кухне господина дез-Ивето. Но этот промысел оказался не особенно доходным. А так как восколеи, красильщики сукон, ножовщики и басонщики квартала привыкли после обеда приходить на улицу Двенадцати Апостолов, чтобы болтать о новостях и скоблить себе подбородок, то она взяла в дом молодого парня, умевшего обращаться с бритвами, пластырями, повязками, втираниями и мазями покойного мужа.
Этого малого звали Танкред Тюрлюпэн. Он был найденышем. В морозное зимнее утро двухлетнего ребенка подобрали на паперти монастырской церкви Тринитариев, и несколькими днями позже его взял на воспитание старый плетельщик корзин Даниэль Тюрлюпэн. После того как приемный отец его погиб при большом пожаре, разрушившем в 1632 году квартал Сент-Антуан, мальчик некоторое время зарабатывал хлеб продажею на базаре булавок, застежек и пряжек. Когда ему исполнилось шестнадцать лет, нашлись люди, обучившие его мастерству парикмахера и цирюльника.
Он был мечтателем и большим чудаком. Вопреки моде того времени, он считал излишним носить парик и по улицам всегда ходил с непокрытой головою. Несмотря на молодость, в волосах у него была седая прядь, и он ее зачесывал на лоб, так, чтобы она всем была видна. По этой примете его должен был, как он надеялся, узнать когда-нибудь незнакомец, который был его отцом.
Насчет личности и общественного положения своего отца он строил различные догадки, но никогда не высказывал их. Молчаливо и сосредоточенно исполнял он свою работу. Красив он не был: долговязый, со скуластым лицом, толстыми губами и косо торчащими зубами. Вдове он, впрочем, нравился, так как не был ни пьяницей, ни игроком; а особенно снискал он ее симпатию тем, что ласково обращался с маленькой Николь, ее дочуркой. Вдовство утомило ее. После того как Танкред Тюрлюпэн провел год в ее доме, она уступила ему постель покойного супруга, а сама стала спать на лежанке. Заказала она также медальон со своим и его портретами, окруженными гирляндами из роз, и подарила ему этот медальон в день его ангела, с наставлением блюсти этот дар и носить его на шее, на цепочке.
Так он и поступил, но только чтобы ей угодить, потому что не собирался окончить свой век цирюльником на улице Двенадцати Апостолов. В одиннадцатилетнем возрасте он был спасен из охваченного пожаром дома и со времени этого события проникся уверенностью, что рожден для великих дел, что судьба сохранила ему жизнь, потому что нуждалась в нем. В то время как с бритвою в одной руке и тряпкою в другой он исполнял обязанности своей профессии, в голове у него роились мечты о грядущем. Он видел себя королевским полководцем в латах, въезжающим в сдавшийся ему город, во главе своих всадников и алебардщиков. Он видел себя вельможею, разъезжающим по стране в карете, выложенной подушками; его встречали представители населения, подносили ему, стоя у дверей кареты, подарки, цветы, фрукты и пироги. Видел себя советником парламента, в длинной мантии, каноником собора, посланником при иноземных дворах, коронным прокурором и наместником короля, И мечтая об этом, он не тяготился своею работой.
По вечерам, когда темнело, он читал при свете очага, между тем как хозяйка крошила капусту и брюкву для супа. Читал он книгу под заглавием: «Печать мудрости», сочиненную Мариею, сестрою Моисея, весьма ученою еврейкой, и не переставал ее перечитывать от начала до конца. Его потрясали чудеса и тайны мира, которые в ней открывались ему. Он знал — ему объяснила эта книга,- что его судьба зависит от него одного. Существовали злые и добрые силы, поэтому необходимо было заручиться помощью Бога. И чтобы расположить к себе Бога, Танкред Тюрлюпэн соблюдал посты и все другие предписания церкви, в том числе долг нищелюбия, и никогда не проходил мимо нищего, не подав ему милостыни. Делал он это из осторожности и благоразумия; в действительности же ненавидел нищих, желал им столько бед, сколько не стряслось еще ни над одним творением» готов был всех их передушить собственными руками. Они были шпионами Бога, доносчиками, подлыми предателями, Они взимали подаяния как дань. И стоило кому-нибудь пройти мимо, не обратив на них внимания, — сейчас же они начинали его проклинать, и слова их возносились к Божьему престолу. Они сознавали свою власть и всегда готовы были обобрать трудолюбивого и честного человека. Скрежеща зубами и еле сдерживая ярость, давал им Танкред Тюрлюпэн мелкие деньги.
Он был мечтателем и безумцем. И в полдень восьмого ноября 1642 года проходил по деревянному Красному мосту со своими только что навостренными бритвами и кочаном капусты, который купил на овощном рынке.
Глава III
Он возвращался от точильщика и был в дурном расположении духа как раз по вине этих нищих, потому что встретил их уже четырнадцать за этот день, калек, старцев, женщин с грудными младенцами; словно сговорившись против него, все они расселись на его пути и просили о подаянии. Он уже роздал все свои медные деньги, в кармане оставалась только новенькая серебряная монета в восемь су, и ее было жаль ему.
Дождь шел с самого утра, небо было в тучах, ветер срывал последнюю блеклую листву с кленов и акаций, росших за садовыми огородами на противоположном берегу Сены. Танкред Тюрлюпэн озяб. Одежда на нем промокла, и ему хотелось поскорее очутиться в своей парикмахерской, чтобы согреться перед очагом. Он шагал быстро, но не успел ступить на мост, как опять уже заметил нищего, с деревянной ногой и рыжей, всклоченной бородой. Нищий сидел, прислонившись к перилам сходен, у самых ступеней, по которым нужно было подняться на мост, и вытянул ноги вперед, — мимо него нельзя было не пройти, настил был слишком узок, обойти его не было никакой возможности.
Тюрлюпэн остановился. В нем поднялась волна гневных, ожесточенных мыслей:
«Вот уже опять торчит один, пятнадцатый за этот проклятый день! Они все стакнулись против меня, они ни успокоятся, пока не вытащат у меня последнего су из кармана. Этого рыжего я знаю. На улице Капитула, перед сапожными мастерскими, он тоже попрошайничает. А ведь он совсем не стар и здоров — как ему не стыдно! Колол бы дрова, для этого нужны только руки. Но нет, ему приятней сидеть здесь и обирать честных людей; монета в восемь су пришлась бы ему по вкусу. За два года он столько накопит денег, что сможет содержать лакеев и карету. А я вот трудись весь день. Справедливо, нечего сказать!»
Тюрлюпэн нерешительно и беспомощно провожал взглядом баржу, медленно плывшую мимо мельницы по течению Сены, с грузом пустых бочек из-под вина. Пойти назад? Нет, это не годится. На соседнем мосту, наверное, подстерегает его другой нищий. Тюрлюпэн двинулся вперед. Монету в восемь су он достал из кармана и держал наготове.
Однако, приблизившись, он заметил, что у нищего закрыты глаза; он, по-видимому, спал, но и во сне просил милостыни, держа шапку в протянутой руке. И Тюрлюпэн решил сыграть с нищим штуку, остаться при своих деньгах, незаметно прокравшись мимо него. Эта затея ему понравилась. Бесшумно, как крыса, проскользнул он мимо калеки, потом пустился бежать. Бежал так, что запыхался, и только на другом берегу остановился и робко оглянулся.
Нищий уже не спал. Он поднялся, стоял посреди моста, опершись на костыль, и смотрел вслед беглецу.
— Ступай в ад, негодяй, и найди там дурака, который даст тебе восемь су! — прошипел в испуге ошеломленный Тюрлюпэн и в ярости пошел дальше. Это не нищий. Это пройдоха, бездельник, шут, он не заслуживает милостыни. Притворяется спящим! Обманывает людей! Виданное ли это дело!
Раздосадованный и недовольный самим собою, он покачал головой, движением руки отогнал неприятную мысль и решил как можно скорее забыть все это происшествие. Но чем больше он удалялся от моста, тем тяжелее у него становилось на душе. Да, восемь су у него сохранились, но зато он навсегда лишился поддержки Бога, в которой нуждался. Бог прогневался на него, Бог отвратил от него свой лик, и хуже всего было то, что те многие сотни су, которые он раньше роздал, оказывались истраченными попусту, выброшенными в окно. Его поступок показался ему теперь большою и непростительною оплошностью. И уже дойдя до улицы Двенадцати Апостолов, он решил пойти обратно на мост и помириться с Богом.
Но, по-видимому, все злые силы заключили между собою союз, чтобы не допустить до примирения с Богом раскаявшегося грешника. Улицы, по которым лежал его путь, вдруг наполнились суетливой толпою. Так как это было в полдень и дождь утих, то писцы сотнями высыпали из своих контор, знатные особы мчались по улицам со своим эскортом, студенты, взявшись под руки, преграждали Тюрлюпэну путь, носилки и кареты, навьюченные мулы и подводы с овощами оттесняли его к стене и заставляли ждать. Чуть ли не час ушел у него на то, чтобы опять добраться до набережной Сены.
Но и тут оказалось, что дьявол отлично умеет пользоваться для своих целей даже святыми обрядами. Ибо вдоль берега тянулся большой крестный ход, и во главе его шел под балдахином, в полном облачении, коадьютор архиепископа, окруженный клиром. Тюрлюпэну опять пришлось остановиться и терпеливо ждать. Наконец дорога очистилась. Тюрлюпэн достал монету в восемь су из кармана, но, к удивлению своему, уже не увидел на мосту нищего.
Там, где раньше сидел рыжебородый калека, стоял теперь городской стражник и, нагнувшись над перилами, смотрел на кусты и песчаные дорожки острова. Неподалеку от него стоял в небрежной позе дворянин с раздраженным выражением лица, рядом со своим конем, и ливрейный лакей, опустившись перед ним на колени, счищал уличную грязь с его ботфорт.
Тюрлюпэн подошел к стражнику и спросил его, куда девался нищий. Стражник обернулся и поглядел сначала на Тюрлюпэна, а потом на его кочан капусты. Молча кивнул он затем головою в сторону реки. Там, внизу, на ступенях сходен, соединявших остров с мостом, лежал нищий. Старая женщина положила его голову к себе на колени, его изодранная одежда была забрызгана кровью, его лицо прикрыли платком. Конь дворянина, стоявшего на мосту, столкнул его вниз и ударом копыта поразил насмерть.
Вначале Тюрлюпэн был как будто удовлетворен такой развязкою. Он сделал то, что от него зависело, чтобы умилостивить Бога, намерения у него были самые лучшие, и восемь су он имел теперь право оставить себе. Но вдруг у него возникла мысль, внушившая ему смутное чувство страха. Ведь теперь, быть может, как раз в этот миг, нищий с рыжей бородой стоял на своей деревяшке перед Божьим престолом. И не на убийцу своего приносил он жалобу, весь его гнев направлен был против Танкреда Тюрлюпэна. — «А сегодня, не больше часа тому назад, — слышались его слова Тюрлюпэну, — мимо меня прошел человек и не дал мне милостыни, ни гроша не дал, хуже того, — глумился надо мною». — «Опиши Мне его, — воскликнул Бог-Отец, и чело Его омрачилось,опиши Мне его, чтобы Я мог его узнать». — «Он был в башмаках с заплатами и синем плаще», — продолжал нищий. — «Дальше, — воскликнул Бог-Отец, — синие плащи и башмаки с заплатами носят многие парижане».- «В руке у него был кочан капусты, какой можно купить на овощном рынке за два су». — «Дальше, гремел Бог-Отец со своего престола, — других ты не знаешь примет?». — «У него густые брови, — сказал нищий, — а затем он хоть и молод, но у него седая прядь волос зачесана на лоб».-«Седая прядь? — воскликнул Бог-Отец. В таком случае это Танкред Тюрлюпэн. Ладно. Можешь теперь идти. Танкред Тюрлюпэн! Прекрасно! Это Мы запомним! Стало быть, он не дает милостыни нищим!»
Тюрлюпэн встрепенулся. Растерянно поглядел по сторонам. И словно мог этим освободиться от мучительных мыслей, которые преследовали его, отвел ото лба свой белый локон.
В этот же миг дворянин вскочил в седло. Но прежде чем пустить коня, он еще раз подозвал к себе лакея,
— Рено! — сказал он. — Я забыл спросить твоего господина, в котором часу состоится отпевание.
— Ваша светлость, — ответил лакей, — завтра, в два часа дня, в монастырской церкви Тринитариев.
Танкред Тюрлюпэн услышал эти слова, и они показались ему повелением свыше. В два часа, в монастырской церкви Тринитариев. Правда, в это время в парикмахерской появляются первые посетители. Но пусть подождут. Тюрлюпэн решил принять участие в похоронах нищего и поставить за него свечу.
Глава IV
В сером тафтяном камзоле, который он надевал обычно только в праздничные дни, и с двухфунтовой свечою красного воска под мышкой Тюрлюпэн пустился в путь на следующий день.
День был сырой и холодный, стояла пасмурная осенняя погода, грозные, темные тучи обложили небосвод. Тюрлюпэн торопился, потому что хотел прийти в церковь, пока дождь не испортил его нового камзола.
Но когда он собирался свернуть на улицу Решетников, которая ведет с площади Троицы, мимо больших хлебных весов, к монастырю Тринитариев, он увидел, что дорога запружена множеством карет, кабриолетов и верховых лошадей, которые все, по-видимому, ждали здесь чего-то, и между экипажами стояли, болтая, небольшими группами, по три и по четыре, кучера, конюхи и лакеи.
— Проклятье, — пробормотал Тюрлюпэн. — Здесь какая-то знатная свадьба и крестины, я не смогу пробраться вперед. А может быть, все эти кареты стоят здесь потому, что сегодня в Бургонском дворце представляют трагедию об убийстве Авеля. Как бы то ни было, если я двинусь дальше, эти собаки лакеи столкнут меня в лужу, они любят такую потеху и готовы тогда целый час хохотать. А то еще какая-нибудь лошадь станет на дыбы и лягнет меня в грудь, как вчера этого нищего. Будь проклят день и час, когда я встретил его.
Он стоял и злобно разглядывал герб, нарисованный на дверцах одной из карет, два золотых волчка над поперечным брусом и кулак в железной перчатке. Потом он пошел обратно к площади Троицы, чтобы свернуть на другую улицу.
Он прошел по Железному переулку и по улице Николая, но когда добрался наконец до монастырской площади, то дальше опять не мог ступить ни шагу, потому что там сгрудилась многочисленная толпа, плечом к плечу, словно весь город собрался перед монастырем Тринитариев.
— Черт бы побрал этих ротозеев и бездельников! — пробурчал Тюрлюпэн. Нужно же им всем глазеть даже на похороны несчастного нищего!
И он стал проталкиваться вперед, потому что на колокольне пробило уже два часа, и он видел, что опоздает, если ему не удастся проложить себе дорогу сквозь толпу.
Отзывы и коментарии к книге Парикмахер Тюрлюпэн на нашем сайте не предусмотрены.
Полагаем, что книга Парикмахер Тюрлюпэн автора Перуц Лео придется вам по вкусу!
Если так окажется, то можете рекомендовать книгу Парикмахер Тюрлюпэн своим друзьям, установив ссылку на данную страницу с произведением Перуц Лео — Парикмахер Тюрлюпэн.
Возможно, что после прочтения книги Парикмахер Тюрлюпэн вы захотите почитать и другие книги Перуц Лео. Посмотрите на страницу писателя Перуц Лео — возможно там есть еще книги, которые вас заинтересуют.
Если вы хотите узнать больше о книге Парикмахер Тюрлюпэн, то воспользуйтесь поисковой системой или Википедией.
Биографии автора Перуц Лео, написавшего книгу Парикмахер Тюрлюпэн, на данном сайте нет.
Ключевые слова страницы: Парикмахер Тюрлюпэн; Перуц Лео, скачать, читать, книга, произведение, электронная, онлайн и бесплатно
Здесь выложена бесплатная электронная книга Парикмахер Тюрлюпэн автора, которого зовут Перуц Лео. В библиотеке АКТИВНО БЕЗ ТВ вы можете скачать бесплатно книгу Парикмахер Тюрлюпэн в форматах RTF, TXT, FB2 и EPUB или же читать онлайн книгу Перуц Лео — Парикмахер Тюрлюпэн без регистраци и без СМС.
Если Перуц Не Покраснели И Их Уже Сняли
Если снять, уже не покраснеют. Краснеют только на корню.
Прекрасно созревают в сухом прохладном месте еще в течении 1 месяца. Протрите перцы спиртом или водкой, хорошо высушите и положите в ящик в один слой( пластиковые у овощников возьмите, хорошенько промойте и высушите).У меня половина большая урожая созревает дома без потери вкуса.
Если снять, уже не покраснеют. Краснеют только на корню.
Если Перуц Не Покраснели И Их Уже Сняли
Наконец Бехайм выпустил ее из объятий.
— Ну? — спросил он. — Что моя возлюбленная будет делать?
— Попрощается, — сказала Никкола с легким грациозным поклоном. — А пожалуй что правду говорят, от поцелуев губам убытку нет.
И словно кошка, полакомившаяся молоком, она облизнула губки.
— Ты хочешь сказать, что до сих пор тебя никто не обнимал и не целовал?
— Это вам знать необязательно, — отвечала Никкола. — Может, я из тех, что собирают поцелуи на каждом углу.
— Но тебе надобно знать, — продолжал Бехайм, — и, чтобы нам после не ссориться, скажу тебе заранее: я не из тех, что довольствуются одними поцелуями.
— Это я уже поняла, — Никкола постаралась, чтобы слова ее прозвучали суровым укором. — Когда я вам позволила меня поцеловать, вы тотчас и руки в ход пустили. Очень это нехорошо с вашей стороны. Я ведь вовсе не обещала, что так скоро.
Она умолкла, потому что явился Непоте с кувшином вина. Никкола покраснела от смущения, так как не знала, много ли он успел увидеть. Она подошла к окну и устремила взгляд на дорогу и на озеро. Дождь перестал. Канюк, встопорщив перья, точил клюв о цепь, которая держала его в плену.
Тихо-тихо, не шевеля губами, девушка сказала себе: может, он и правда любит меня, ведь он не из таких, что разливаются соловьем. Да, по-моему, он ко мне благоволит. Однако наверняка любил уже многих женщин. О Господи, помоги мне! Пусть то, что меж нами затеялось, кончится для меня счастием и радостью. Ибо разве я могу умолчать перед Тобою, да Ты и Сам знаешь, что, коли он меня захочет, я не сумею ему отказать.
В этот дождливый день мессир Леонардо по давней своей привычке отправился на птичий рынок, который дважды в неделю устраивали неподалеку от Порта-Нуова. Прогуливаясь между прилавками, балаганами, палатками и тележками и разглядывая птиц в их плетенных из лозы или бирючины узилищах и клетках, он выспрашивал птицеловов, каким манером и какими хитростями они обманывали птиц, заставляли их лететь на зов манка в силки и сети, а попутно выслушивал их сетования: мол, ремесло у них особенное, требует большой осторожности, терпения и труда, а доходу от него кот наплакал.
Потом мессир Леонардо за полскудо, что нынче утром нежданно завелся в кармане, сторговал несколько чижей, двух дроздов, двух зябликов и пестрого дятла, которых по своему обыкновению намеревался отнести за город и где-нибудь на лужайке или в роще отпустить на волю. Всякий раз он с удовольствием наблюдал, сколь по-разному вели себя птицы, вновь обретая свободу после долгого плена, — одни нерешительно порхали вокруг, точно не знали, что с этой свободой делать, другие стрелой взмывали ввысь и мгновенно исчезали из вида.
В компании друзей Леонардо шагал по монцской дороге, и один из них, Маттео Банделло, в свои юные годы уже снискавший некоторую славу как рассказчик и новеллист, был весь обвешан птичьими клетками. Накануне он приехал из Брешии в Милан, только чтобы увидеть, насколько мессир Леонардо продвинулся с «Тайною вечерей».
— Как бы мне хотелось, — сказал он герцогскому придворному поэту Беллинчоли, который шел с ним рядом, — как бы мне хотелось в той новелле, над которой я сейчас бьюсь и которую думаю назвать «Знаменательный портрет», выразить хотя бы малую толику многообразия форм и их взаимосвязей, каковое мессир Леонардо зримо представил во всех своих картинах. И это многообразие и обилие тем более удивительны, если вспомнить, что нынешнее искусство живописи еще очень молодо, ибо до Джотто оно было погребено под людским невежеством и суеверием.
— Напрасно ты, Маттео, расхваливаешь ту ничтожную малость, какую мне до сих пор удалось осуществить в живописи, — заметил мессир Леонардо. Пожалуй, я выучился кой-чему во Флоренции у моего учителя, мессира Верроккьо, да и он перенял у меня то и это. Но только здесь, в Милане, на этой «Тайной вечере», я стал художником.
— И по этой причине, — с легкой насмешкой вставил Беллинчоли, — будь ваша воля, вы бы с радостью продолжали работать над нею до конца ваших дней, экспериментируя с красками и олифой.
— Самое большое мое желание, — возразил мессир Леонардо, — поскорее закончить это недурственное произведение, ведь тогда я рассчитываю целиком посвятить себя изучению математики, в коей явственно зрима воля Господня. Однако ж в этой «Тайной вечере» мне потребна помощь неба, да и земли тоже, чтобы роспись получилась поистине великая и жила в веках свидетельством обо мне. С некоторых пор я не очень-то в ладу г кистями и красками, что правда, то правда. Впрочем, для этой росписи два-три года не срок. И не забывайте, я художник, а не вьючный осел. Может, я и не всегда беру в руки кисть, но изо дня в день часа два провожу перед картиной, обдумываю, как расположить фигуры, какой облик им сообщить, какую позу и жест. Не говоря уже об изнурительной работе на улицах, в трактирах и иных местах, хотя, между прочим, она принесла мне нынче утром полскудо. Деньги оказались более чем кстати, без них я бы не сумел выкупить маленьких узников, которых тащит на себе наш Маттео.
Все, конечно, заинтересовались, как обстояло с этим полскудо, и мессир Леонардо рассказал:
— Вам известно, что роспись, на которой я изображаю Спасителя и Его учеников сидящими за трапезой, требует кое-какой непредусмотренной работы, которая отнимает у меня много времени, иной разу замечу хороший подбородок, лоб, волосы или бороду и целый день, куда бы этот человек ни направился, хожу за ним по пятам, присматриваюсь, каков он нравом и натурой, чтобы написать с него Иакова, или Симона-Петра, или еще кого из двенадцати. И вот нынче утром, когда я шел за одним из таких, он обернулся и с раздосадованным видом подступил ко мне: «Возьми свою монету, надоеда! И чтоб ты знал, я нашел ее в сточной канаве, а теперь иди прочь и не докучай мне, и вперед храни свои деньги получше!» С этими словами он пошел своей дорогой, и я долго еще видел, как он ворчит себе под нос; вот так, судари мои, я стал обладателем монеты в полскудо, а больше у меня денег не было, потому что вчера я купил моему слуге Джакомо, которого вы прозвали Обжорой, шапку и сукна на плащ, чтоб он наконец оставил меня в покое, а то ведь все уши прожужжал своими просьбами, сетованиями, претензиями и нытьем.
— Ты хочешь сказать, что до сих пор тебя никто не обнимал и не целовал?
Если Перуц Не Покраснели И Их Уже Сняли
VI. ПОХИЩЕННЫЙ ТАЛЕР
Молодой сын императора Максимилиана II и будущий император Рудольф II тогда только что вернулся из Испании, где получил воспитание и прошел курс наук при дворе короля Филиппа II. Однажды он ехал верхом – один, без свиты и слуг – из Праги в свой маленький замок Бенатек, намереваясь отдохнуть там несколько дней. Случилось так, что с наступлением темноты он сбился с дороги и заплутал в чаще леса, которому, казалось, не было конца. Когда его конь окончательно выбился из сил и уже с трудом переставлял ноги, принц решил устроиться на ночлег прямо под елями, на влажном моховом покрове, но тут вдруг увидел неподалеку отсвет костра. Он обрадовался, решив, что это, вероятно, готовят себе ужин дровосеки или углежоги, которые легко смогут указать ему дорогу в Бенатек. Он привязал коня к толстому суку старого дерева и направился к огню.
Вскоре он добрался до освещенной костром поляны. Навстречу ему поднялись двое мужчин огромного роста с огненно-рыжими волосами и тяжелыми дубинами в руках. То, что он посчитал за костер или угольный кучонок[18], оказалось тремя светящимися грудами денег: в одной были золотые монеты, в другой – серебряные талеры, а в третьей – большие медные пфенниги. И было этих денег столько, что ими можно было доверху наполнить три больших мешка для муки…
В первую минуту молодому эрцгерцогу пришло в голову, что перед ним два разбойника, которые не иначе как ограбили денежный транспорт казны, а теперь собрались зарыть свои сокровища в лесной чаще. Но он не испугался, ибо при нем был меч, а у них он не видел никакого оружия, кроме дубинок, которые не помешали бы ему поразить их клинком. Поэтому он спокойно спросил их, не могли ли бы они указать ему дорогу на Бенатек.
Один из верзил молча указал дубиной на восток. Но молодой эрцгерцог уже почувствовал интерес к необычному приключению, и вместо того чтобы пойти своей дорогой, спросил мужиков, кто они такие.
– Те, кто мне подвластен, называют меня Великим и Могучим, – отвечал тот, что указал дорогу. – А мой товарищ зовется Ужасным и Сильным.
Из этих слов – а еще более по звучанию голоса – сын императора догадался, что эти двое не принадлежали земным созданиям. Они были демонами или ночными привидениями. В те дни принц еще не утратил безоглядной храбрости и беспечности, свойственной юности, и все же наряду с любопытством он ощутил страх. Ему захотелось оказаться как можно дальше от этого места, но ни за что на свете он не стал бы показывать этим двоим, каково ему на самом деле. А потому он повел себя так, будто принимал их за людей из плоти и крови, и осведомился, откуда у них взялись эти деньги.
– В свое время ты сам узнаешь это, – сказал все тот же гигант. – Если только уже не знаешь, ведь ты – первенец и наследник трех корон и должен понимать, что золото соответствует огню, серебро – воздуху, а медь – воде.
– Но кому же оно принадлежит? Для кого вы сберегаете его? – спросил сын императора, стараясь, чтобы голос его звучал твердо.
– Все это, – был ответ, – назначено одному из гонимого племени, еврею Мордехаю Мейзлу, твоему будущему придворному слуге. Правда, слугою он будет зваться только ради почета, ибо не будет услуживать в твоих покоях, а станет твоим банкиром.
И тут второй гигант, до сих пор молчавший, повторил густым голосом, звучавшим еще страшнее, чем у первого:
– Все это – для Мордехая Мейзла, твоего камер-кнехта.
Императорский камер-кнехт был самым высоким титулом, какой давали в Праге некрещеным евреям. И невольная брезгливость на мгновение пересилила в молодом эрцгерцоге страх. Он скривил рот.
– И все это должно принадлежать какому-то грязному жиду? – вскричал эрцгерцог. – Так не годится. Я должен иметь в этом долю!
И чтобы доказать себе самому свое мужество, он взял из кучи серебра талер, на одной стороне которого был выбит профиль его отца, а на другой – чешский лев, герб страны.
Молчаливый демон, которого звали Ужасный и Сильный, рассвирепев, поднял было свою дубину, но другой удержал его.
– Эй ты, бешеный, что это ты надумал?! – крикнул он. – Ты ведь знаешь, что написано: кто слушается гнева, тот подобен служителю идолов!
Затем он повернулся к императорскому сыну:
– Для твоей же пользы говорю: брось этот талер, да поскорее! – сказал он, – Тебе не будет ни счастья, ни мира, ни покоя до тех пор, пока монета не вернется в руки того, кому она предназначена.
И в следующий миг поляна как бы окуталась туманом, и все исчезло: люди, свет, сверкающие груды монет – и сын императора остался стоять один в темном еловом лесу с серебряным талером в руке… Этот самый талер он заметил, только когда начал отвязывать лошадь, чтобы ехать дальше.
На следующий день молодой эрцгерцог получил известие, что его любимый отец» император, тяжко заболел лихорадкой и лежит едва живой в своем пражском замке. Он немедля выехал из Бенатека в Прагу, но в пути загнал коня и, когда бедное животное пало, ухитрился сломать ногу. Пришлось продолжить путь на крестьянской телеге, да и у той переломилась ось. И когда после многих неприятностей он наконец добрался до Старого Града, государь-отец встретил его запоздалое появление гневными словами, отвернулся к стене и не захотел принимать его извинения.
Но и это было не все. За время его отсутствия в одной из комнат, которые он занимал в Старом Граде, случился пожар. Огонь уничтожил красивейший фландрский ковер, подарок короля Филиппа. А его любимая собака, маленький испанский виндшпиль по кличке Серый Малыш, сбежала из замка и, несмотря на все старания слуг, так и не нашлась.
Тут молодой эрцгерцог смекнул, откуда свалились на него все эти несчастья. Ему нельзя было держать у себя похищенный им у гигантов талер – он должен был отдать монету в руки человека, которому она была суждена.
Один из двух лейб-медиков императора был крещеным евреем, приглашенным в Прагу из греческого города Кандии. Он знал все еврейские общины Леванта, Италии и Германии и, несмотря на принятое крещение и высокое положение при дворе, установил добрые отношения с евреями Праги. Его-то и принялся расспрашивать о Мордехае Мейзле молодой эрцгерцог.
Врач погладил свою бородку и задумался. Затем спросил, где может жить этот еврей и каким ремеслом или торговлей он занимается.
– Я полагаю, он великий волшебник и алхимик, имеющий огромную власть в невидимом мире, но живет он в нашей стране, – сказал сын императора.
Врач покачал головой: нет, он не знал Мордехая Мейзла и даже ни разу не слыхал такого имени.
Тогда, не надеясь найти Мордехая Мейзла, императорский сын решился поиграть с судьбою и испытать силу предопределения.
Однажды вечером он незаметно покинул замок через постоянно запертую калитку, к которой предварительно подобрал ключ, прошел вниз по Градчанам, взошел на каменный мост, постоял там немного, глядя на воду, а потом перегнулся через перила и бросил талер вниз.
Он полагал, что тот навсегда исчезнет в волнах, но именно в этот момент под аркой моста проходила рыбацкая лодка. Сидевший на веслах человек схватился за голову и начал дико ругаться, потому что решил, будто ему на голову кинули с моста камушек. Но в следующий момент глаза его различили талер, который поблескивал на дне лодки у самых его ног.
– Вот она – воля божественного провидения, – прошептал сын императора и прижал руку к груди, желая унять сильно забившееся сердце. Он знал, что теперь талер будет идти своей дорогой, пока не достигнет цели. И он должен проследить за монетой, ибо не будет ему покоя, если сейчас он потеряет из виду человека в лодке.
А человек в лодке тем временем поднял талер. Он тщательно осмотрел монету, потом сделал пару взмахов веслами, огляделся вокруг, посмотрел вверх, взвесил монету, еще раз бросил на дно лодки, чтобы проверить ее подлинность на звон, а затем схватил вновь и, пугливо озираясь, спрятал в карман своего старого плаща.
Молодой эрцгерцог торопливо спустился с моста, пересек площадь Креста Господня и побежал по берегу Влтавы. И все же, как он ни спешил, рыбака ему удалось настигнуть только за мельницей. Тот как раз привязывал лодку цепью к столбику. Покончив с этим, он вытащил из-под скамейки ведро с рыбой и, подхватив его одной рукой, а фонарик – другой, медленно зашагал вверх по Вифлеемской улице. Перед маленьким домиком, боковая сторона которого примыкала к саду, он поставил фонарь на землю и уже хотел было постучать в дверь колотушкой, как вдруг из темноты вынырнул какой-то человек и схватил его за рукав.
– Ты что принес? Рыбу? – спросил незнакомец коротко и повелительно, как может говорить лишь человек, привыкший, чтобы его желания исполнялись как приказы. – Мне нужен твой плащ, шляпа и ведерко с рыбой!
– Иди-ка ты к черту, пане, и оставь меня в покое! – сердито проворчал рыбак и вырвал руку.
Но вместо того чтобы идти к черту, господин полез в карман, вынул пригоршню монет и насильно втиснул их в руку рыбаку. Посветив фонарем и увидев, сколько ему дали денег, рыбак сказал с удовлетворенным смешком:
– Ваша милость, дайте еще один дукат, и тогда я отдам вам впридачу и куртку, и рубашку со штанами. А если вашей милости будет угодно, то даже войду в дом в чем мать родила.
Он передал господину свой плохонький и изношенный, воняющий рыбой плащ, состоявшую из одних полей – так была продавлена ее тулья – шляпу и ведро с рыбой. Потом, подняв фонарь и пожелав господину здоровья и удачи, скрылся за углом домика. Ошалев от свалившегося на него золота, он совсем позабыл о талере, оставшемся в кармане плаща.
Незнакомец накинул плащ, напялил поглубже на лоб то, что называлось шляпой, подхватил ведро и, перейдя улицу, постучал в дверь дома напротив. Служанке, которая отворила ему, он сказал, что принес заказанную рыбу. Та впустила мнимого рыбака в дом, и он поднялся за нею по лестнице, на верхней площадке которой стояла очень хорошенькая молодая женщина. Завидев человека в провонявшем рыбой плаще, она тут же прижала к носу платочек. Мнимый рыбак отогнул край шляпы, и дама узнала своего любовника, который таким способом обеспечил себе доступ в дом – да так, что прислуга этого и не заметила.
Женщина тотчас же отослала служанку с рыбой на кухню и, едва они остались вдвоем, зашептала своему ухажеру, что уже много дней только и думала о том, как бы он мог проникнуть к ней в дом, но, будь проклят этот рыботорговец, его плащ воняет до того скверно, что она вот-вот грохнется в обморок. При этом она все сжимала и тискала руку мужчины и наконец потащила его в свою спальню, и они провели ночь вместе.
Императорский сын наблюдал, как плащ с талером перешел в другие руки и вместе с новым владельцем скрылся в доме. Теперь он ходил взад-вперед под окнами, ожидая нового появления заветной монеты. Он изрядно устал, и часы тянулись для него нескончаемо медленно.
Когда на востоке забрезжила заря, он увидел нового владельца плаща, который ногами вперед вылез из окошка, схватился руками за толстую ветвь грушевого дерева и, перебираясь с ветки на ветку, спустился до уровня второго этажа, а уж оттуда спрыгнул на землю. На одно мгновение в окне показалась женщина в ночной рубашке и послала любовнику воздушный поцелуй, а следом – вонючий рыбацкий плащ. Поцелуй был принят, а плащ зацепился за ветви груши и повис на них. Его владелец с видимым усилием преодолел высокую ограду и, немного поколебавшись, спрыгнул на улицу. Внизу он, морщась, долго растирал колено и ощупывал свои кости, а потом, слегка прихрамывая, пустился прочь. Плащ так и остался висеть на дереве, трепыхаясь на ветру и воняя на весь сад.
Молодой эрцгерцог не сомневался, что плащ скоро найдет нового хозяина. И действительно, в скором времени на улице показалась тележка, груженная винными бочками. Когда возчик увидел висящий на ветвях плащ, он повернул и подъехал вплотную к садовой ограде. Подцепив одежду длинным кнутовищем, он бросил ее поверх бочек и поехал дальше. Сын императора последовал за повозкой.
Ему не пришлось долго идти. Перед ночлежкой на маленькой круглой площади повозка остановилась. Рабочие с шумом разгрузили винные бочки с телеги, завели лошадей в стойло, а повозку закатили в сарай. Возчик же подхватил плащ и зашагал в сторону соседнего еврейского квартала. На Широкой улице, которая на самом деле была обычным узким и кривым проулком, он вошел в лавку торговца старой одеждой.
Чуждые ему до сих пор лица евреев, их странные жесты и деловитая суета, а равно и то, что он был вынужден торчать перед лавкой, полной всякого хлама, – все это показалось эрцгерцогу диким, кошмарным сновидением. Наверху, в Старом Граде, его исчезновение наверняка уже заметили, и теперь там, должно быть, все пришло в движение, но он знал, что никому бы и в голову не пришло искать его в еврейском квартале. Он проклинал тот час, когда по глупой самонадеянности взял этот дьявольский талер. Он не спал всю ночь, устал, проголодался, и на душе у него было скверно. Но он уже не мог отступить – он должен был видеть, в чьи руки в конце концов попадет талер.
На разъездной кухне, каких было немало в еврейском городе, он купил себе вареное яйцо, яблоко и ломоть хлеба. Но ему не хотелось больше ждать, стоя посреди шумной улицы, и он вошел в лавку старьевщика.
Хозяин, который как раз держал в руках плащ, в то время как возчик нахваливал ему свою находку, бросил на вновь прибывшего быстрый взгляд и, мгновенно оценив качество его шляпы и воротничка, изящество и чистоту одежды и башмаков, смекнул, что этот посетитель пришел в его лавку не для того, чтобы покупать или продавать, а по другой, пока еще не ясной причине. Он спросил, чем может услужить господину. Эрцгерцог попросил дозволения немного передохнуть в лавке, а заодно и съесть свой завтрак. Он сказал, что целую ночь провел на ногах и проделал длинный путь. Поэтому он позволит себе прилечь на скамью, стоявшую у стены, сняв хотя бы башмаки и пояс. Устроившись, он достал яйцо, хлеб и принялся за еду. Старьевщик же вновь обратился к возчику.
– Да что же я с ним буду делать? – спросил он, вертя в руках плащ и указывая пальцем на дыры и ветхие заплаты. – У меня в лавке и так полно дряни, которую невозможно сбыть.
– Но двенадцать-то пфеннигов он все же стоит, – предположил возчик. – Плащи нужны всем. У кого не хватит денег на новый, возьмет и такое старье.
– Ну уж не такое! – воскликнул хозяин. – Такое никто не купит, особенно сейчас, когда даже столяры и вязальщики веников носят теплые плащи с рукавами, словно какие-нибудь дворяне.
– И все-таки за двенадцать пфеннигов он пойдет, – возражал возчик. – Может, ни дворянину, ни вязальщику веников он и не нужен, но бедный человек его купит.
Старьевщик, скорчив плачевную мину, принялся снова вертеть плащ в руках.
– Ясное дело, для кидуша или хавдалы[19] он не годится, – заявил он, тем самым на еврейский манер давая понять, что он и вовсе никуда не годится. – Пожалуй, ему красная цена – выеденное яйцо. Это плащ рыбака, из него уже никогда не вытравить рыбный запах.
– Пусть это и плащ рыбака, – не отступал возчик, – но все же он стоит, – тут он чуточку поразмыслил, – хотя бы десять пфеннигов.
– Восемь, уважаемый! – подхватил старьевщик и отсчитал медяки на стол. – Восемь пфеннигов, и то я теряю на такой торговле. Но раз уж сегодня это у меня первая сделка, и поскольку я вас знаю, и чтобы вы пришли в другой раз – пусть будет восемь.
Возчик с ворчанием сгреб медяки в ладонь и тяжело затопал в открытую дверь.
Эрцгерцог, который между тем сидел на скамье и ел свой хлеб с яйцом, был очень доволен тем, что сделка состоялась и он может немного передохнуть. Если бы возчик вернул деньги, плащ продолжил бы свои странствия, и ему, как он ни устал, пришлось бы и дальше следить за талером.
Торговец швырнул плащ в кучу старой одежды, что лежала в углу. Молодой эрцгерцог достал из кармана ножичек и очистил яблоко. Пока он занимался этим, в лавку вошел человек, по виду мелкий чиновник или писарь, и пожелал купить черный кафтан с латунными пуговицами и широкими рукавами. Хозяин показал ему несколько кафтанов, но писарю не подошел ни один: этот был длинноват, тот узковат, третий – из слишком грубого сукна, а у четвертого цена казалась чрезмерной. После долгих переговоров, во время которых торгаш в своем азарте зашел так далеко, что поклялся, будто такого вот кафтана не шивал себе даже господин обер-бургграф, когда выезжал в Старый Град, писарь вышел из лавки, так ничего и не купив.
– Мне кажется, вы торгуете себе в убыток, – заметил молодой эрцгерцог, откусив от яблока.
– Себе в убыток, это верное слово, – согласился старьевщик. – А сколько работы да маеты! На двенадцать человек, которые торгуются, приходит один, который покупает. Много ущерба нам и от торгашей, которые без лавок торгуют по базарным дням с рук и сбивают цены. Да и не можем мы, честные лавочники, торговать дешево – не пускают налоги. Эх, обо всем этом можно бы рассказать не меньше, чем об исходе из Египта… Но самое скверное то, что нам не позволяют вести наши дела в христианском городе.
«Ого! Пусти-ка тебя туда! – подумал будущий император, нахмурясь. – Сиди-ка уж ты в своем гетто, а то не успеешь и глазом моргнуть, как начнутся беспокойство и затруднения властям вместо порядка и доброго мира…»
Вслух же он сказал, чтобы утешить старьевщика, стишок, который частенько слыхал в детстве от старого слуги в замке:
Горем полон целый свет, Горе каждого найдет. Утешайся в краткий срок, Коль дает здоровья Бог!
– Хвала Его имени, я-то здоров! – вздохнул хозяин. – Для болезни нужно время, а его у меня нет… Но я знаю, что это ремесло досталось мне в наказание за мои грехи.
– Нет, насколько я понимаю причину ваших бедствий, не за грехи, а за то, что вы из племени Рувима, – заявил молодой эрцгерцог. – Ибо меня учили в Испании, что люди из колена Рувимова метали жребий об одежде Господа нашего Иисуса у Его креста. Вот отчего их потомки обречены всю жизнь торговать старым тряпьем и ничего не иметь с того, кроме забот и хлопот и мучений.
– Об этом ничего не написано в наших книгах, – покачал головой старьевщик. – Кроме того, я происхожу не из колена Рувимова. Я – священнического рода, из колена Левия.
Но и о левитах молодой эрцгерцог имел свое разумение.
– А кто из колена Левия, – сообщил он, – у тех тоже есть своя участь. Один из них поил нашего Господа на кресте уксусом с желчью, и за это потомки левитовы на все времена наказаны жаждой и ничем не могут напиться.
– Будто так? – чуть насмешливо спросил торговец. – Я, например, когда хочется, всегда выпиваю полстаканчика вина. И это здорово помогает.
Эрцгерцог не позволил себя сбить этим возражением.
– Значит, вы прощены! – указал он старьевщику. – С вас лично проклятие снято!
И чтобы показать, что он хорошо осведомлен о евреях и их истории, он сменил предмет обсуждения.
– Вы, иудеи, – сказал он, – славитесь и хвалитесь тем, что у вас был премудрый муж, царь Соломон. Но ведь он имел семьдесят законных жен, да еще триста наложниц, а это не свидетельствует о большой мудрости.
– Он знал, как много сладости и горечи скрыто под женской юбкой, – возразил старьевщик. – Но с одним вам следует согласиться: если вы возьмете всех королей нашего времени и даже самого императора Римского, вы найдете в них лишь искру величия царя Соломона.
Такое суждение сильно не понравилось эрцгерцогу. Его возлюбленный государь-отец стоял в его глазах куда выше древнего царя Соломона.
– Вы говорите о Его Величестве императоре Римском без должного почтения! – предостерег он еврея.
– Я – преданный камер-кнехт Его Величества, – сказал торговец. – И я всегда строго выполняю мои обязанности по части налогов и выплат. Господь да возвысит его державу! Да не приидет ни в кои времена в его страны вражеский меч!
Дверь вдруг неслышно отворилась, и в лавку проскользнула нелепая фигурка мальчишки в слишком больших башмаках, залатанной вдоль и поперек куртке и до того застиранной шапочке, что невозможно было определить ее цвет. В руках у него был мешок из грубого холста, заполненный едва ли на четверть объема.
– Это я, – сказал он тонким голоском и положил на стол две медных монетки. – Слава имени Божию, сегодня у меня есть чем заплатить.
– Благословен будь твой приход! – улыбаясь, приветствовал сто хозяин и забрал медяки, а мальчик прошел в угол и занялся там кучей старой одежды.
– Он платит мне, – объяснил старьевщик молодому эрцгерцогу, вопросительно взиравшему на них, – два толстых пфеннига, когда они у него есть, но это бывает не всякий день. И за это ему принадлежит все, что он находит в карманах старой одежды, которую я скупил за текущий день. Что он там находит? Да всегда одно и то же. Кусок хлеба или котлету, орехи, яблоко, кольраби, моток ниток, застежку, гвоздь, пустую фляжку – все это идет в его мешок. Бывает, что и ничего не находит, потому что почти все очищают карманы, прежде чем отдать мне платье. Но иной раз он извлекает оттуда какое-нибудь маленькое сокровище: кусок ленты, перчатки, клубок шерсти, а то и платочек. И на это, господин, можете себе представить, он кормит свою мать и двух младших сестер! Деньги? Нет, денег он еще ни разу не находил. Бедняки, которые сдают мне старье, не оставляют в карманах денег.
– Боже мира! Не поднимай меня и не повергай вниз! – вдруг взвился голос мальчишки из облака пыли, среди которого он копался в старой одежде.
– Что там у тебя? Что ты нашел? – спросил старьевщик.
– Будь благословен нынешний день! – прокричал мальчишка и вышел из угла с талером в руке.
– Целый талер! – вскричал старьевщик, у которого даже перехватило дух от изумления.
– Так оно и есть, талер, – выдохнул мальчик. Он то краснел, то бледнел от испуга и радости, в его глазах застыло вопросительное выражение.
– Что ты на меня смотришь? – спросил торговец. – Это принадлежит тебе. Дурак, который забыл его в кармане, уже не придет за ним. Он и не знает ничего о своей потере – поди, думает, что пропился подчистую. Будь спокоен, я-то знаю этих людей.
Мальчик подпрыгнул, да так высоко, что выскочил из своих башмаков, а потом пустился впляс по лавке.
– Эй, ты! А что ты сделаешь с этими деньгами? – полюбопытствовал молодой эрцгерцог, который встревожился при мысли о том, что его заветный талер опять пойдет неизвестно куда. – Купишь новые башмаки? Новую шапку? А может быть, куртку?
Мальчик остановился и посмотрел на принца.
– Нет, господин, – ответил он. – Мой отец – будь благословенна его память! – учил меня: из пары башмаков не сделаешь двух пар и шапка не может стать ничем, кроме шапки. А вот из талера очень просто сделать два талера!
Он схватил свой холщовый мешок и в один миг выскочил в двери.
– Как тебя зовут? Куда ты так спешишь? – крикнул вдогонку сын императора, но мальчишка уже не слышал его.
– Его зовут Мордехай Мейзл, а куда он спешит, я не знаю, – сказал старьевщик. – Он вечно спешит. Возможно, хочет уже сегодня, уже в этот час, сделать из одного талера два.
Ему не пришлось долго идти. Перед ночлежкой на маленькой круглой площади повозка остановилась. Рабочие с шумом разгрузили винные бочки с телеги, завели лошадей в стойло, а повозку закатили в сарай. Возчик же подхватил плащ и зашагал в сторону соседнего еврейского квартала. На Широкой улице, которая на самом деле была обычным узким и кривым проулком, он вошел в лавку торговца старой одеждой.
